Ты в этот дом вошёл и на меня глядишь.
Ты спрашиваешь, что я сделала с тобою.
Сколько ты мне заплатишь, чтобы я не разрушила твою жизнь? Ах, я уже это сделала, говоришь. Ты только и делаешь, что говоришь. Легким полетом слова, дядя*, ядовитой мягкостью слога, ты всех обманываешь. Капитан школьной команды по бейсболу, король выпускного, член гольф-клуба, ты даже недолго пробыл фотомоделью - для собственного самолюбования и идеальной истории своей жизни. Шик и блеск, у нас в семье все такие красивые, больно смотреть на семейные фото. Мне - особенно. Я у тебя на коленках, а ты улыбаешься светло и честно, будто потом не хватал за эти тонкие руки маленькую девочку, не вел по нежным бедрам вверх, под пышную юбочку, что сам привез из какой-нибудь столицы. Искусствовед, известный в определенных кругах (педофилов, признайся?), знаешь, конечно, ведаешь, но ты на искусство ведешься. Я помню, как стоя на стульчике и выводя свои первые ноты, поймала твой взгляд - безбрежная, бессовестная, как потом выяснилось, синева, потрясенное штормящее море. Тебе ведь не нравились раньше маленькие беспомощные существа, которые так просто могут сломаться в твоих руках. Но так вышло, что помимо сияющих мягких волос и выкалывающихся улыбкой ямочек, у меня оказался не самый сильный, но трогательный голос - вот ты и начал трогать, да. Хорошая девочка Натиш (не смей меня так звать) боялась разрушить ту картинку, картонку дома, в котором жила; она по-прежнему улыбалась во время семейных ужинов, но глаза перестали искриться счастьем напропалую.
Я выросла, потерялась где-то нескладность и миниатюрность, но ты по завету Гумберта плюешь на мой возраст, оставаясь во власти старого морока и моего дара. Ненормальная привязанность, верность преступлению и упертость отчаявшегося - вот кто ты. Ты исчез шесть лет назад, когда во мне уже отцветала девочка, сбежал, надеясь забыться, забиться в угол семейной жизни, но вот ты снова на нашем крыльце, неженатый и неродной.

*Дядя или старший двоюродный брат